«Как отстаивал Платов в поездках по Европе честь России?»

Ответ учителя по предмету Литература

Платонов не восхищался ничем иностранным, и постоянно находил аргументы в защиту русских людей.

И чуть если Платов заметит, что государь чем-нибудь иностранным очень

интересуется, то все провожатые молчат, а Платов сейчас скажет: «так и так,

и у нас дома свое не хуже есть,— и чем-нибудь отведет.

Приезжают в пребольшое здание — подъезд неописанный, коридоры до

бесконечности, а комнаты одна в одну, и, наконец, в самом главном зале

разные огромадные бюстры, и посредине под Балдахином стоит Аболон

полведерский.

Государь оглядывается на Платова: очень ли он удивлен и на что смотрит;

а тот идет глаза опустивши, как будто ничего не видит,— только из усов

кольца вьет.

Государь на все это радуется, все кажется ему очень хорошо, а Платов держит

свою ажидацию, что для него все ничего не значит.

Государь говорит:

— Как это возможно — отчего в тебе такое бесчувствие? Неужто тебе

здесь ничто не удивительно? А Платов отвечает:

— Мне здесь то одно удивительно, что мои донцы-молодцы без всего этого

воевали и дванадесять язык прогнали

.— Вот,— говорят,— какая у нас производительность,— и подают ружье.

Государь на Мортимерово ружье посмотрел спокойно, потому что у него

такие в Царском Селе есть, а они потом дают ему пистолю и говорят:

— Это пистоля неизвестного, неподражаемого мастерства — ее наш

адмирал у разбойничьего атамана в Канделабрии из-за пояса выдернул.

Государь взглянул на пистолю и наглядеться не может.

Взахался ужасно.

— Ах, ах, ах,— говорит,— как это так… как это даже можно так тонко

сделать! — И к Платову по-русски оборачивается и говорит: — Вот если бы у

меня был хотя один такой мастер в России, так я бы этим весьма счастливый

был и гордился, а того мастера сейчас же благородным бы сделал.

А Платов на эти слова в ту же минуту опустил правую руку в свои большие

шаровары и тащит оттуда ружейную отвертку. Англичане говорят: «Это не

отворяется», а он, внимания не обращая, ну замок ковырять. Повернул раз,

повернул два — замок и вынулся. Платов показывает государю собачку, а там

на самом сугибе сделана русская надпись: «Иван Москвин во граде Туле».

Англичане удивляются и друг дружку поталкивают:

— Ох-де, мы маху дали!

А государь Платову грустно говорит:

— Зачем ты их очень сконфузил, мне их теперь очень жалко. Поедем.

На другой день, как Платов к государю с добрым утром явился, тот ему и

говорит:

— Пусть сейчас заложат двухсестную карету, и поедем в новые

кунсткамеры смотреть.

Платов даже осмелился доложить, что не довольно ли, мол, чужеземные

продукты смотреть и не лучше ли к себе в Россию собираться, но государь

говорит:

— Нет, я еще желаю другие новости видеть: мне хвалили, как у них

первый сорт сахар делают.

Поехали.

Англичане всє государю показывают: какие у них разные первые сорта, а

Платов смотрел, смотрел да вдруг говорит:

— А покажите-ка нам ваших заводов сахар молво?

А англичане и не знают, что это такое молво. Перешептываются,

перемигиваются, твердят друг дружке: «Молво, молво», а понять не могут, что

это у нас такой сахар делается, и должны сознаться, что у них все сахара

есть, а «молва» нет.

Платов говорит:

— Ну, так и нечем хвастаться. Приезжайте к нам, мы вас напоим чаем с

настоящим молво Бобринского завода.

А государь его за рукав дернул и тихо сказал:

— Пожалуйста, не порть мне политики.

Платов было очень рассердился, потому что, говорит:

— Для чего такое мошенничество! Дар сделали и миллион за то получили,

и все еще недостаточно! Футляр,— говорит,— всегда при всякой вещи

принадлежит.

Но государь говорит:

— Оставь, пожалуйста, это не твое дело — не порть мне политики. У них

свой обычай.— И спрашивает: — Сколько тот орех стоит, в котором блоха

местится?

Англичане положили за это еще пять тысяч.

Государь Александр Павлович сказал: «Выплатить», а сам опустил блошку в

этот орешек, а с нею вместе и ключик, а чтобы не потерять самый орех,

опустил его в свою золотую табакерку, а табакерку велел положить в свою

дорожную шкатулку, которая вся выстлана преламутом и, рыбьей костью.

Аглицких же мастеров государь с честью отпустил и сказал им: «Вы есть первые

мастера на всем свете, и мои люди супротив вас сделать ничего не могут».

Те остались этим очень довольны, а Платов ничего против слов государя

произнести не мог. Только взял мелкоскоп да, ничего не говоря, себе в карман

спустил, потому что «он сюда же,— говорит,— принадлежит, а денег вы и без

того у нас много взяли».

Дорогой у них с

Платовым очень мало приятного разговора было, потому они совсем разных

мыслей сделались: государь так соображал, что англичанам нет равных в

искусстве, а Платов доводил, что и наши на что взглянут — всє могут

сделать, но только им полезного ученья нет. И представлял государю, что у

аглицких мастеров совсем на все другие правила жизни, науки и

продовольствия, и каждый человек у них себе все абсолютные обстоятельства

перед собою имеет, и через то в нем совсем другой смысл.